Пятнадцать стариков и двое влюбленных - Анна Тотти

Утром третьего дня Соня велела Эмме помочь ей подняться, приняла ванну с голубыми солями Мертвого моря, приносящими успокоение и свежесть, нарисовала ярко брови и щеки, надела свои любимые темно-синие брюки и нежно-розовую блузку и вместе с дочерью отправилась по магазинам. Она выздоровела, и, как и раньше, повела жизнь своей маленькой железной рукой.

Шло время, но Сонин сын не возвращался. Он не объявился ни через неделю, ни через месяц, ни через годы… До Сони доходили слухи, что он женился на блондиночке, получил диплом ариэльского колледжа и уехал в Америку, а оттуда – в Китай, в Тибет, в Шаолиньскую школу ушу, где совершенствует свой дух и тело. Говорили даже, что Соня уже стала бабушкой, но она напрочь отвергла такую возможность, потому что все, что было сделано без ее ведома и соизволения, не имело права на существование.

«Дурью мается, – говорила Соня, – Еще вернется.»

Но время шло, а она вынуждена была довольствоваться обществом сильно постаревших Эммы и дочери, которая теперь каждый день по утрам уезжала на работу и сидела с восьми до четырех в конторе фирмы, обеспечивающей город газом. Начальник отдела время от времени делал ей двусмысленные комплименты и предложения, а она с ужасом думала, как ей следует реагировать на его слова и взгляды. Больше всего она боялась обидеть его своей холодностью и невниманием, но и пойти навстречу его домогательствам она тоже не могла, потому что не знала, как это сделать, и хорошо ли это. Теперь она часто плакала по вечерам, но причиной ее слез был уже не страх пред матерью.

Единственным человеком, кому она рассказала о своих терзаниях, была старая Эмма.

– Что тут мучиться, – сказала та, оглядывая взволнованную женщину, – Если он интересный мужчина и не противен тебе, отдайся ему. Терять тебе нечего. А если не хочешь, пошли его подальше.

Услышав этот совет, женщина испугалась еще больше. Теперь она часто и подолгу рассматривала свое отражение в потемневшем от времени зеркале в спальне. В нем морщинки в уголках глаз и возле губ не были видны. Через несколько месяцев ей должно было исполниться тридцать восемь, а она еще ничего не сделала в этой жизни.

В один из дней, после работы она зашла в парикмахерскую и покрасила свои седые волосы в золотисто-русый цвет, отчего сразу же помолодела лет на пять.

Начальник – настоящий мужчина – сразу оценил произошедшую в своей сотруднице перемену, вызвал в кабинет и после обсуждения отчета, провожая, смачно шлепнул ее по заднице и попросил задержаться после работы. Она напряглась, покраснела, побледнела, но вечером, как он и просил, осталась в конторе допоздна – дабы довести квартальный отчет до ума. Начальник оценил ее усердие. Около семи часов, когда в помещении уже никого не было, он зашел в ее закуток и после недолгих приготовлений тут же, на рабочем месте, торопясь и оглядываясь, облагодетельствовал ее поспешным совокуплением. Она не получила никакого удовольствия. На следующий день все повторилось, и на этот раз она, сама того не ожидая, испытала неведомое доселе ощущение, столь необычное и восхитительное, что ради этого стоило жить.

Соня, впервые увидев свою дочь светлоголовой, впала в страшный гнев. Изрыгая чудовищные проклятия, она пригрозила неблагодарной всеми небесными карами, простое перечисление которых заняло несколько минут. Но преступница хранила молчание, упрямо склонив вперед изуродованную золотой краской голову, и оставалась подозрительно спокойной. Это еще больше взбесило Соню.

– Я знаю! – кричала она. – Вы все хотите моей смерти! Неблагодарные! Издеваетесь над больной, старой женщиной!

На следующее утро, Соня объявила, что дни ее в этом доме сочтены и остается только ждать, когда Всевышний приберет ее. С этого момента она начала вслух считать оставшиеся до кончины дни, «чтобы, подчеркнула она, доставить удовольствие дочери и Эмме». Она говорила утром за завтраком:

«Один, надеюсь, я доживу этот день до конца, несмотря на все ваши усилия».

Потом за ужином торжественно объявляла:

«Мне хватило на это сил, несмотря на ваши старания»

На следующий день она говорила смиренно:

«Два. Я знаю, что вам это неприятно – находится рядом со старухой, которая вызывает у вас только раздражение, но пока я жива, вам придется мириться с моим присутствием»

«Три, – объявляла она на следующий день, – Я чувствую, близок мой час. Он скоро настанет. Тогда вернется мой сын и, упав на могилу матери, поймет, что только я одна любила его по-настоящему – никто больше в этом страшном мире. Ты тоже поймешь это, но будет поздно».

И так далее – день за днем. Эмма слушала хозяйку почтительно и отстраненно, а дочь… Дочь, если бы не странные события, происходившие в это время с ней, наверное, тронулась бы умом. Но Господь побеспокоился о ней.

Где-то на девяностый день целенаправленного пошагового движения к могиле Соня вдруг обнаружила, что счет ее дает странные результаты: талия ее дочери медленно, но неуклонно расширялась, и, хотя та никогда не была тростинкой, сейчас прибавление в ее фигуре становилось с каждым днем все более очевидным. В то время, как объемы ее росли, дочь становилась все бледнее и печальней. Еще через сорок дней, Соня вынуждена была признать со всей очевидностью, что приближение ее гибели дает существенную прибавку к телесам дочери. Через сто пятьдесят дней Соня, наконец, поняла, что женщина толстеет неспроста.

– Так-так, – сказала она вечером вернувшейся с работы дочери, – Что ты мне скажешь по поводу вот этого, – и она тихонько ткнула палкой в округлившийся животик напуганной до смерти женщины, – Что ты там прячешь от меня, милочка? И кто виновник этого сюрприза?

Женщина чуть не потеряла сознание от ужаса. В последнее время она чувствовала себя так странно, столько противоречивых ощущений постоянно клубилось в ней, столько надежд, опасений, страхов. На что она надеялась? Что никто никогда ничего не узнает, не увидит, не поймет? Она боялась даже думать об этом и толстела, толстела, толстела. Теперь все вылезло наружу, и она была не готова к этому. Она мертвенно побледнела, потом покраснела, расплакалась и, между всхлипываниями и сморканиями, рассказала матери о своей беременности.

– И что же он? – спросила Соня, имея в виду виновника теперешнего положения дочери.

– Благодарение Господу, он все так же мил со мной.

– О! Мама – мия! – взревела дурным голосом Соня. – Какая дура! «Он все так же мил со мной», – передразнила она дочь, – Я убью его… Я засажу его в тюрьму за совращение малолетних! За использование служебного положения! За разврат! Я кастрирую его!

– Нет! – вдруг отчетливо и твердо сказала дочь, и старуха с недоумением и тайным страхом увидела в глазах дочери знакомый жесткий блеск, пробившийся сквозь пепел.

Когда уходил сын, у него был такой же взгляд, и Соня, уже набравшая было воздуха в легкие, чтобы со всей мощью выдать все этой дуре, закрыла рот и закашлялась, поперхнувшись застрявшими в горле ругательствами.

– Пить! – прохрипела она, – Пить! Я умираю. Радуйся. Ты давно этого хотела.

Обезумевшая дочь бросилась на кухню и столкнулась в дверях с невозмутимой Эммой, которая несла хозяйке стакан воды.

– Благодарение Богу, наконец-то в доме появится человек, который снимет с ваших плеч тяжкий груз власти, или хотя бы разделит его с вами, – сказала она загадочную фразу, подавая Соне воду и спокойно улыбаясь, – Это будет мальчик. И он будет достоин своей бабки. Поверьте, вам станет легче.

Все произошло, как сказала Эмма. Через четыре месяца родился мальчик, головастый и белобрысый, и сразу оттянул на себя внимание домочадцев. Для эгоцентричной Сони это было непереносимо. Она постаралась вернуть себе прежнее положение центра вселенной, пускай даже ценой собственного здоровья. За считанные месяцы она растолстела до невероятных размеров и в шестьдесят три года обезножила.

Ребенку только-только исполнился год, он начал самостоятельно ходить, а его бабка отказалась передвигаться без посторонней помощи. Столкнувшись с новым витком болезни матери, теперь, когда рождение сына кардинально изменило ее жизнь, наполнив множеством ярких красок и прибавив хлопот, дочь растерялась, а Эмма укоризненно покачала головой и сказала Соне:

– Вы всю жизнь тянете одеяло на себя. Как бы не остаться одной на старости лет с вашим-то характером.

Соня проглотила это оскорбление. На следующие четырнадцать лет она смирилась с двоевластием в собственном доме. А когда в подросшем внуке, отчетливо проявился властный характер бабки, Соня приняла решение.

В один из дней конца ноября, когда ночи становятся прохладными и длинными, Соня проснулась и почувствовала себя усталой уже с утра. В последнее время какая-то неведомая сила часто вытягивала ее из глубин самого крепкого сна в ранние утренние часы – около пяти утра. Чтобы взбодриться, Соня с помощью Эммы приняла ванну с золотисто-оранжевыми солями Мертвого моря, прибавившими решимости и энергии, причесалась, выбелила пудрой лицо, насурьмила брови, нарумянила щеки и сообщила, что «имеет что сказать» домочадцам. Сидя за завтраком на своем обычном месте во главе стола, Соня произнесла короткую, но эмоциональную речь, о том, что она «устала быть приживалкой в собственном доме» и потребовала, чтобы дочь нашла ей «приличное место», где она могла бы в тишине, не доставляя никому хлопот, провести остаток своих дней.